Фото: www.gazetaingush.ruДжемалдин Яндиев — явление ингушского национального духа

Джемалдин Яндиев — явление ингушского национального духа

Целью искусства, высокой поэзии, в частности, является нравственное совершенство (Л. Толстой). Поэзия Джемалдина Яндиева, приглашает каждого читателя к совместной духовной работе по обретению нравственных ценностей, к личному и человеческому опыту их поиска.

Он очеловечивает не назиданием и готовыми универсальными рецептами «как жить», но предлагает старому и малому найти свой собственный путь в бесконечном пространстве любви, ненависти, горя и радостей, обрести лично выстраданный опыт отношений, принципов нравственной формулы жизни. Его стихотворения в их лучших образцах выстраивают ценностное сознание человека, способствуют видению жизни образно, эстетически значимо. Поэзия Яндиева «стоит» на ингушском фольклоре и этической философии, являясь при этом удивительно современной. Он всегда был человеком, вовлеченным в жизнь, и свидетельствовал о красоте или несовершенстве мира не как холодный фиксатор, а сердечно заинтересованный человек, способный смотреть и видеть, глубоко чувствовать и объяснять свои переживания в образах и смыслах. Подтверждая, что его лирика — неотъемлемая органичная часть живой национальной и общечеловеческой культуры и жизни. Перспективным и актуальным является подход к творчеству ингушского лирика с точки зрения единства, целостности этико-эстетического (нравственно-эстетического) анализа поэтики, одухотворенности произведений — эстетического отношения к миру и человеку, способствующего развитию личности.

Сверхзадача современных исследователей при исследовании творчества какого-либо поэта — анализ текста произведения, подтекста и метатекста (жизнь стихотворения за рамками самого себя). Это новаторский подход, предполагающий активное отношение читателей (особенно молодежи) к наследию классиков. Поэт создает свой стих, прежде всего, для себя, исходя из своей внутренней потребности, но жизнь классического произведения — в перечитывании. Потому что человек, его интересы, устремления, жизненный опыт, его способность к сопереживанию имеют «решающее значение для дальнейшей судьбы литературного произведения» (Л. Тимашова).

Вдумчивого читателя интересует, прежде всего, личность поэта, его эстетическая и этическая позиция в воспроизведении своего времени и его тревог. Д. С. Лихачев в свое время писал о важности историко-бытового контекста творца, знании его биографии, литературно-художественных процессов времени, в котором он жил и творил: «Любой реальный историко-литературный комментарий к памятнику есть в какой-то мере одновременно и комментарий эстетический».

В силу этого истинно классическое произведение несет в себе одновременно и историческое содержание, и вечные истины и ценности. Поэтому с годами не исчезает их художественное значение, более того, эти произведения обрастают новыми смыслами и новой художественной глубиной. Такие стихотворения Дж. Яндиева, как «Со ваьчалоамаш» («Горы, где я рожден»), «Хьодеттале, са дог» («Ты бейся, мое сердце»), «Поэзега» («К поэзии»), «Наьна лаьтта» («Материнская земля»), «Саготма де, ванани» («Не грусти, мама»), «Хьаналаваьхав» («Честно жил»), «Ва, Хьагос» («О, Хагос»), «Алалсога, алал» («Скажи мне, скажи»), «Хало я аьнна» («Сказав, что трудно»), «Наьна меттага» («Родному языку»), «Сашераш» («Мои годы»), «Сом венавац» («Я не пришел»), «Нагахь санна» («Если бы»), «Ши т1адам» («Слеза») и многие другие, необходимо рассматривать в этико-эстетическом ракурсе, а не только в рамках времени, в котором были написаны эти произведения. В них — не устаревший и не обесцененный — вечный общечеловеческий смысл, современность и своевременность.

К сожалению, в настоящее время превалирует убежденность в том, что поэтом можно стать. Поэтом стать нельзя, поэтами рождаются, и «это рождение совпадает по времени с рождением человека не как физического явления, а в целостном смысле слова» (В. Кожинов. Стихи и поэзия. М., 1998. С. 11).

Чтобы создать настоящие стихи, необходимо особое состояние мира, поэтическая эпоха. 30-70-е годы прошлого века, в которые творил Дж. Яндиев, были «большой советской эпохой» с ее трагедиями, потрясениями, выразить которые в «национальных образах мира» (Г. Гачев) он и был призван милостью Божьей.

«Необходим весь тот огромный жизненный опыт, состоящий из бесконечной цепи впечатлений, который человек приобретает от рождения до зрелости и который включает в себя память прошлого, переживание настоящего, предчувствие будущего. (Здесь и далее выделено нами. — М. Я.). Духовная жизнь всякого человека и, тем более, истинного поэта вбирает в себя не только непосредственно воспринятое, но и давний опыт своих близких, всего своего народа, целого человечества... Суть поэзии — в её человеческом обаянии, в том, что в поэтическом слове заключена и бьется живая человеческая душа и реальная человеческая судьба» (В. Кожинов. Стихи и поэзия. С. 15, 17).Эти точные слова и про Джемалдина Яндиева, в живом и сердечном поэтическом образе выразившего неповторимость горной Ингушетии, чудо родного села Балта, Дарьяльского ущелья, быта и бытия своего народа с его нравственной философией и стоицизмом; экзистенциальные «практики» в контексте катастроф 30-40-х годов ХХ века, эсхатологические предвидения и ощущения будущих трагедий ингушского народа, Кавказа и мира в целом в XXI веке. Все запечатлено в стихах Джемалдина... Образы и смысла лирики Яндиева, создающие красоту и обаяние многих и многих его строк и строф, органично «растворены» в интонации, ритме, музыке стиха, и как элементы формы как бы невидимы. Это важная проблема его поэзии: поэтическое (отнюдь не сюжетное) содержание стихотворений Яндиева «рождалось» вместе с формой и только в ней. Даже по его черновикам видно, что он не воображал заранее («не заготавливал»), загодя содержание будущего стиха, а потом создавал под него форму, призванную выразить это содержание (подбор метафор, рифмы, ритма и т. д.).

У него не было «плана» произведения, но была четкая фиксация мыслей, наблюдений. Те или иные элементы содержания воплощались в черновых записях в уже созданные элементах поэтической формы. Образ, темпоритм Яндиева существуют в органичном сплаве, и именно поэтому у него нет сугубо формальных приемов, деталей. Все содержательно. Даже небольшое изменение формы связано с изменением смысла, содержания. И наоборот: каждый смысловой нюанс возможен лишь в данной форме. Именно поэтому у Джемалдина Яндиева нет собственно формалистических конструкций в стихах, где содержание было бы вторично. Нет необычного порядка слов, нарочитых инверсий и т. д. Очень важен яндиевский строфический ряд или его отсутствие, когда строка идет за строкой с разбивкой или, наоборот, без разбивки на строфы (что часто игнорировалось неряшливыми редакторами). Безусловно, в поэтическом корпусе Дж. Яндиева есть, но мало формальных стихов, но в целом слова, ритм, сами гортанные звуки его стиха и составляют непосредственно содержательное явление.

«Лаконизм и энергия выражения» (Б. Эйхенбаум) — авторский знак Джемалдина (особенно в зрелые годы и в последний период творчества), генетически производное от самой природы Дарьяла, Балты, предков-тружеников, личной отваги, горя и трагедий ингушского народа, передавшего поэту многовековой культурный код, в котором добро, красота и свобода — главнейшие маркеры.

В чем смысл человеческой жизни, что есть добро и зло, истина и красота? В поисках ответов на эти вопросы можно провести всю жизнь... Дж. Яндиев посвятил свою жизнь поэта духовным поискам ответов на них.

Путь был непростой, упорный, потому что это было личное лирическое «исследование» человека в бесконечном процессе его самосозидания и становления, обретения способности гармонично (или разрушительно) устраивать свою жизнь, природу взаимоотношений с миром. Созданная им «поэтическая антропология» (этическое и эстетическое восприятие жизни через человека) и «поэтическая онтология» (этическое и эстетическое в отношении мира) органично связаны с ингушским языком, ингушским фольклором, ингушской этикой «эздел», высокими образцами русской классики (Лермонтов, Блок, Заболоцкий, Пастернак) и трагической историей советского ХХ века.

По прошествии многих лет со дня ухода Джемалдина и более объемного видения историко-литературного процесса советского прошлого из сегодняшнего дня, можно сказать, что, биографически «выйдя» из этнографического «интерьера» в социально-исторический и национальный, Яндиев в силу разных обстоятельств не вошел в свое время в глобальный интернациональный контекст. Но нравственно-этические смыслы его поэзии не узконациональны, они универсальны. Что связано с такой важной для современников и потомков особенностью его поэзии, как неравнодушие к человеческой личности как таковой, к судьбе своего народа и сбережения духовного фундамента ингушей, архетипа народного сознания, его исторической памяти и нравственно-этического кодекса.

Проживший личную судьбу вместе с судьбой своего народа, Дж. Яндиев нашел адекватные способы и приемы отражения единства этой общей судьбы в стихотворном слове. Ингушский язык в его поэзии достиг высочайшего уровня своего лексико-синтаксического, семантического и духовного проявления. Он имел право сказать: «Я выстроил башню на склонах родных из песен моих». Поэтическое слово Джемалдина (эпитеты, метафоры, сравнения), зафиксировав его собственный человеческий опыт (житейский, творческий, духовный), стало бесценным проводником этого опыта во времени и пространстве, перейдя из географических и этнических границ прошлого века в нашу современность.

Яндиевская поэзия — уникальный индивидуальный лексикон, сформированный из перлов ингушского народного языка и фольклора, а также из лексико-семантической и интонационной сокровищницы собственного дара и интеллектуального усилия. Ритмическая конструкция его стихотворений — разговорная, песенная, раздумчивая — узнаваема и обеспечивает изумительно искренне и душевно существование стиха.

Дж. Яндиев — творец оригинальных языковых, чисто лирически, средств, сотворивших уникальный ингушский поэтический текст профессиональной литературы ХХ века, запечатлевший историческую и ментальную самобытность и всечеловечность ингушей.

Согласно современной науке, «этика» употребляется в двух смыслах: представляет принципы практического поведения человека (должного) и учение об этих принципах. В первом значении этика воплощается в человеческих поступках; во втором — в речах и трактатах. Джемалдин — это первое: его стихи (лучшие из них) в основном надо истолковывать как этический поступок. В его случае произошло совпадение слова, поведения, даже его молчания как этических поступков во времена тотальной унификации в идеологическом, культурном, бытовом пространстве советского государства как в периоды террора, так и разноградусных «оттепелей». Поведение и дела поэта, высветленные этикой, несли в себе признаки противостояния общепризнанному в конкретной жизненной ситуации, часто в рисковом личностном воздействии на нее. Потому что этический поступок — «не некое доброе пожелание, но борьба с той или иной силой. Иначе любой болтун на моральные темы был бы этическим героем» (В. Кожинов. Поэзия и критика/ Литературная Россия, 1975, 12 сентября, № 37).

Стихотворения Джемалдина сугубо философской, а не текущей социально-политической актуальности в эпоху «развитого соцреализма», неучастие в трескучей окололитературной «болтологии» дирижируемого и направляемого литпроцесса 60-70-х годов, исчезающее малое количество «партийно-вождистских» произведений в опасный для жизни (в прямом, физическом смысле) период сталинского каннибализма, наконец, его молчание последних лет жизни — были поступками человека нравственно-этического "формата«.При этом он не был «мэтром», «ментором», изрекающим вечное и нетленное, а размышляющим и сомневающимся человеком, хорошо осознающим, что поэзия — не каталог правил и норм, а нечто другое: художественное преображение жизни. «Само по себе поэтическое произведение, взятое вне той ситуации, в которой оно обнародовано, есть, конечно, плод художественной, а не этической деятельности. Правда, в поэтическом произведении в той или иной мере воплощается определенный этический смысл, но в подлинной поэзии этот смысл всецело подчинен художественной цели, и, изолируя его от этой цели, мы получаем в результате лишь некую этическую «версию» (В. Кожинов. Поэзия и критика). В лирике Дж. Яндиева, в лучших ее образцах, готовых «этических версий» нет. Используя традиционные образцы ингушского народно-поэтического творчества, Яндиев наполнял их новой этической и, прежде всего, эмоциональной силой реального социального и индивидуального опыта жизни, в которой он жил как художник, творец художественных образов и смыслов. Подтверждая мысль о том, что «этика не тема, а строй ценностей в поэзии» (Л. Аннинский).

Этический ценностный строй — чрезвычайно важная компонента лирики Дж. Яндиева, но она органично привязана к эмоции, чувству. Ведь его стихи в прямом и точном смысле этого слова (от древнегреческого aesthesis — «чувство», «ощущение») отразили целый комплекс «характерных чувств времени и личности» (Л. Аннинский). Яндиевский стих эмоционален по своей «самой строчечной сути» (Н. Асеев), что было отмечено профессиональными переводчиками и критиками еще в 30-е годы.

В современных размышлениях о поэзии есть, как представляется, продуктивное определение «баланса» этического и эстетического, которое называется «непроизвольной этической доминантой» (А. Тавров). Исследователь отмечает, что вне этики поэзия остается без внутренней энергии, без внутренней пружины, без этого поэзия — игра в бисер. Через призму этического поэт (в данном случае Дж. Яндиев) как бы заглядывает «в начало начал, в область бесконечной и внесловесной потенциальности, которая является родиной и источником жизни и сил любого, вне зависимости от того, ведает он об этом или нет» (Андрей Тавров. Из письма другу об эстетической и этической поэзии//russulliber. libejournal. com/629523.html).При этом в стихах присутствует то, что «Лорка называл дуэнде, Цветаева — огнь, Есенин — никак», т. е. вдохновение. Абсолютное и неизреченное проявляется часто через окно священной одержимости при помощи внесловесного ветра. Внесловесный ветер вдохновения намного тоньше и изысканнее тех слов, которые он, долетев до поэта, рождает в его душе и гортани. Слова, которые он вызывает к жизни, во-первых, намного грубей этого источника паруса, а во-вторых, вынося слова на поверхность, этот необусловленный порыв каким-то образом влияет на природу слов, утончает и преображает их. Весь этот процесс происходит вне осмысления его поэтом в период написания стихотворения, хотя бы потому, что раскладываясь, как в квадратики киноленты, проецируясь на них, создающих иллюзию времени, сам свет вдохновения расположен вне времени. Попросту говоря, не может ли порыв вдохновения для эгоцентричного (эстетического) поэта до какой-то степени задаром проделать ту работу, которую выполняет поэт этический через глубинное созерцание вещей и явлений? Не может ли он на миг самого поэта сделать «святым», причем понятно, что эта «святость» (этическая безупречность) надолго не удерживается, но все же реально присутствует... Может быть, в поэзии существует такой канал, через который эгоцентрический (т. е. эстетический) и недостойный этически поэт достигает изначальной Чистой Земли, и имя ему — вдохновение, огнь, дуэнде" (Андрей Тавров. Указ. работа). «Зеркало жизни» Джемалдина зафиксировало его присутствие на земле исключительно как достойное. Поэтому мы из нашего сегодня можем говорить о том, что он действительно был счастливым человеком и поэтом, несмотря на все тяготы прожитой жизни. Этическое вдохновение (не назидательно — риторически и дидактически) присутствует в его лучших стихах: «Мать поет», «Где я рожден», «Горсть Земли», «Дай мне, время», «Слеза», «Весенний зов», «Зима», «Коню», «Мысль поэта», «Жизнь», «Хагос» («Глиняная чаша»), «Ласковый свет», «Терек», «Ребенок говорит», «Вернусь», «Почему с такою жаждой», «Пойду я медленно, как вол», «Бейся, сердце», «Уходят годы», «Что поделать с думами», «Мысль поэта», «Я вернулся» и др.

Современные специалисты по литературе и философы, размышляя о «божественной помощи» (вдохновении), говорят о том, что иногда эта «помощь» является как удачный случай, редкое везение, счастливая «встреча» и имеет мистическую природу. Приводя слова выдающегося физика ХХ в. П. Дирика о том, что если человек «восприимчив и кроток», мысль (чувство) сама ведет тебя за руку, нужно терпеливо ждать этого момента. «Открытость Богу» и «кротость пред Ним» откроют несуетливому «тропы», ведущие к новым землям.

Есть и несколько иной облик вдохновения — «как особой силы духа пред лицом тяжелых испытаний. Опасностей природы и общественного зла. Голос неба, услышанный человеком, может придать ему невероятную мощь.., даря силу духа, громадную силу, требующуюся иногда, чтобы всего лишь не упасть...» (А. Буров, Г. Прашкевич. О молчании/magazines. russ. ru/druzba/2016/o-molchanii. html).

Приведенные выше стихотворения Дж. Яндиева как бы подтверждают оба «определения вдохновения: эти стихи не декретированы социальностью и личными пристрастиями», а материализованы в слове «голосом неба», придавшим поэту духовную силу.

В этих произведениях Яндиева личностная картина мира «вбирает» в себя абсолютные культурные ценности — этические и эстетические: высокие моральные истины, красоту, добро, радость и боль земной жизни. У Джемалдина органическая приверженность им зиждется, прежде всего, на сердечной душевности, открытости чувства и, безусловно — разуме, который «работал» по закону морального императива (отношение к себе и миру с позиций нравственного выбора), что говорит о духовно развитой личности поэта, формирующего гуманистическое отношение к людям, окружающему миру (природе, социуму).

Сегодня в социальной жизни границы добра и зла, истины и мнимости, нравственности и аморальности настолько размыты, что «выстоять, не сломаться и не потерять себя... способна личность, умеющая преломлять влияние внешнего мира через самобытный внутренний мир, богатый разнообразными «резервами» для распознавания и оценки получаемой информации» (Есикова М., Дробжева Г. Этика в зеркале поэзии. Тамбов, 2004. С.4).

Джемалдин Яндиев своим высоким лирическим словом взывал к этим «резервам», убежденный в изначальной, Богом данной, духовной «адекватности» человека, получившего бесценный дар жизни, которую надо прожить совестливо, с достоинством и мужеством.

В лучших своих образцах его стихи «взращивают» в человеке нравственное отношение к жизни и ставят каждого перед моральным выбором не в нравоучительной дидактике провозглашения неких догм (идеологических, культурных, социальных, религиозных), а в личном эстетическом опыте осмысления этических проблем с точки зрения «золотого правила нравственности»: «Поступай с людьми так, как ты хотел бы их поступков в отношении тебя», т. е. милосердно, справедливо и с любовью.

В советское время единственным способом познания всего и вся был марксизм-ленинизм. Сегодня, несмотря на серьезную духовную ущербность и фарисейство (все-таки почти 75 лет атеистического оболванивания сделали свое дело), этический подход к жизни, социальным явлениям, способ познания реальности и себя («этический способ моделирования мира») все-таки актуализируется (хотя бы вербально).

Дж. Яндиев на генетическом уровне знал (как одаренная свыше личность), что этическое начало в человеке и его взаимоотношениях с миром — не примитивный набор морализаторских изречений, а органичный способ видения мира как «духовного и социального творчества, гармонизирования мира» (И. Ерошенко). Это очень важно для понимания его менталитета как единого идейно-эстетического комплекса ингушского эздела — «формулы земной и вечной жизни» (И. Абадиев).

Ингушский поэт Джемалдин Яндиев формировался как личность естественным подключением к морально-нравственной деятельности (как виду духовной деятельности) прежде всего через ингушский язык, быт, горский ландшафт. Ингушская национальная этика — эздел — вошла в него с первой каплей материнского молока и звуком ингушской речи в доме отца Хамурзы. С первой сказкой бабушки Нани, рассказанной ему у балтинского очага.

Этико-эстетические императивы требовали от человека, семьи, рода нормы и гармонии в одежде, речи, в приеме пищи, в поступках и взаимоотношениях, выражении чувств. «Во всем соблюдается мера реально возможного в действительности как главной тенденции в изображении и эстетическом осмыслении материального мира. Еще ярче и заметней этот критерий меры возможного выступает в изображении духовных ценностей. Обычаи, традиции, этикет, широко разработанные этические нормы, весь уклад народной жизни этнографически верны действительности. Значит, как материальные, так и духовные ценности формировались, создавались здесь по эстетическому закону меры реально возможного... Вид объектов, их содержание, функции находятся друг с другом в полном согласии. Красивый человек совершает достойные, красивые поступки, красивый конь никогда не подводит своего хозяина, верно ему служит, красивое оружие — всегда самое меткое оружие, красивый обычай сближает людей, укрепляет дружбу и мир. Соблюдается согласие и у обратной закономерности...» (А. Танкиев. Духовные башни ингушского народа. 1997. С. 93).

Постигая жизнь, обогащаясь духовными богатствами инонационального мира (прежде всего, ранним «подключением» к русской классике, невероятно энергичным стремлением на всех этапах жизни к общению с разными людьми, к поездкам по малой и большой патрии), впитывая их и «растворяя» в своей личностной культурной субстанции, поэт и человек Яндиев изначально основополагался на ингушской эталонной гармонии и мере. Где «сий» (честь), «эздел» (благородство), «куц» (физическое и моральное совершенство), «яхь» (соревновательность в благородстве, чести, достоинстве) и т. д. формируют «социоантропологическую реальность высшего ориентира (И. Ерошенко). При этом важно отметить, что ингушский этический свод адекватен общечеловеческому кодексу интеллигентного личного поведения на все времена. В нем — достоинство человека, его скромная самодостаточность, благородная честность, ироничность, дистанцированность от сомнительных и грязных «кормушек». Такими были многие порядочные советские люди...

Сегодняшняя деэтизация «социоантропологического пространства» свидетельствует о морально-нравственной деградации, несмотря на все потуги государственных религиозных институтов занять место «ведущего морально-нравственного института». Нынешние элиты (управленческие, творческие, научные), увы, не воспринимаются как эталон нравственности, а даже наоборот. Этический кризис в обществе (ингушском, кавказском, российском, мировом), безусловно, способствует кризису идеологическому, политическому, экономическому и т. д. Ситуация почти катастрофическая...

Вот когда полезнее всего обратиться к художественной литературе, поэзии, которая более всего споспешествует (если она, конечно, подлинная, а не имитационный симулякр) овладению личностью этическим (морально-нравственным) способом мировидения и взаимоотношения с миром. Возможно, как никогда ранее, нужен истинно человеческий идеал, воплощенный в эксклюзивном культурном «продукте», в котором остро нуждается отравленный суррогатом масс- и попкульта современник.

Лирическая медитация Дж. Яндиева в конкретных стихотворениях и миниатюрах «алкающему» подлинности современнику поможет в поиске этико-эстетического идеала, упорядочивающего видимый внешний хаос мира с внутренним душевным космосом растерянного и ошеломленного человека.

Стихи Джемалдина о самоценности и самодостаточности индивидуального бытия (особенно в последние годы жизни), внутренняя диалогичность его лирического героя (который является персонифицированной нравственно-этической идеей поэта) четко выявляют наиболее устойчивые смысловые элементы, повторяющиеся в текстах, т. е. основные мотивы его поэзии. Это тема Родины, развивающаяся на протяжении всего творчества; время и вечность как «собеседники» взволнованного лирического разговора о каждодневности, прочных связях с историко-национальным бытием и обостренном понимании тревожной неустойчивости мира, ему современного и будущего; любовь — универсальный мотив: прежде всего к Родине, матери, природе, людям, женщине; смерть — предмет философской рефлексии в творчестве 70-х годов, связанный со временем, любовью и т. д.; память и забвение как онтологические признаки прошлого-настоящего-будущего; путь, дорога как конкретное эмпирическое движение и символический путь судьбы; след — постоянная рефлексия о жизни и поисках смысла и цели своего присутствия на земле.

Джемалдин Яндиев не выбирал и не менял на другую свою так называемую «малую родину». Горная Ингушетия в конкретных приметах, ее святыни, история и люди, с судьбами которых воедино была слита его судьба, — доминанты лирики. Сюжетно-этнографических, собственно, историософских стихотворений немного, но есть философия ингушской национальной жизни, сопричастность своему времени со всеми коллизиями, радостями и горестями, «разлитая» в пейзаже, природе, ритме и интонации ингушской речи, в постоянных напряженных размышлениях о своем месте среди современников и в памяти потомков. Из дня сегодняшнего, уже много зная об ингушской судьбе в ХХ и начале XXI века, мы можем утверждать, что такая нравственная укорененность во времени и конкретной истории (30-70-е годы прошлого века) давала поэту духовные силы и чувство «бессмертия души» (не пафосно-трескучее, а глубоко интимное).

Отчизнолюбие Яндиева выразилось в образах узнаваемого «первозданного рая» Дарьяльского ущелья, Столовой горы, вечного Терека, горной Ингушетии. Природа любимой Ингушетии — это резервуар восстановления душевных сил. Создается устойчивое впечатление, что в его стихотворениях все о природе (или почти в каждом); ее присутствие поражает специфической уникальностью и универсальностью одновременно в произведениях «Колыбельная», «Мать поет», «Зима», «Ласковый свет», «Весенний зов», «Вернусь», «Хоть и скользя», «Где я рожден», «Родным горам», «Обида», «Зерно», «Терек», «Моему стиху», «Приди, вдохновенье, приди!» и т. д. Подтверждая слова Цветаевой о Пастернаке: что бы ни писал поэт — это всегда природа, «возвращение вещей в ее лоно».

Носителями природного начала являются деревья, реки, звери, люди и само время. Поэтому понятен восторг Джемалдина перед жизнью во всех ее формах. Лето, осень, дождь, жеребенок, осел, даже разрушительная лавина воспеты с интонацией восторга и изумления. Отсюда следует и понимание его поэзии как продолжения жизни, данной Богом, во всех ее проявлениях. Родная природа Ингушетии (даже когда Джемалдин был отлучен от нее долгие годы сталинской депортации) присутствует в стихах наравне с другими родами жизни и наравне с ним самим как целительный эликсир, являясь «причиной поэзии и целью бытия».

Природная естественная жизнь — неиссякаемый источник творчества, лирического утверждения гармоничного мира. Впечатление, что поэт — сам явление природы, как Столовая гора и Терек, или горский скакун, которого жесткая по своей сути (подчас бесчеловечная) советская повседневность не смогла «взнуздать». Гордого всадника-поэта никто не смог «запрячь», и серые будни как бы «стекали по коже», не коснувшись его чистого и свободного (независимого) нутра. Джемалдин Яндиев был «говорящими устами» ингушской природы. Его образы исходили из национального фольклора в традиционных символах и самом духе, подтверждая мысль о том, что «поэтика искусства со специфическими способами рождения и специфическими способами взаимодействия с реальной действительностью.., творимых в момент их воспроизведения — чудо лирического творения» (Б. Путилов. Фольклор. Поэтическая система. М., 1977. С. 19-20).

Воплощая «чувство древности» своей родной земли, Яндиев цепко фиксировал неизбежные изменения материального плана, ибо природа — отражатель «деятельности» человека.

В его сознании в связи с этим появлялись видения будущих потрясений и катаклизмов: «Твердь содрогнулась», «Здесь спит ребенок», «Лавина», «Журавли». В этих и других стихах — ясно выраженная тревога за жизнь как таковую, обращение ко всем людям, невзирая на границы, неприязнь и агрессивную злобность человечества.

Родная земля Ингушетии в его лирике не только территория, где родился поэт, но понятие «идейное, духовное, нравственное, объединяющее людей в единство народа не только по признакам происхождения от единого корня, но и по их идейно-нравственному устремлению» (Ю. Селезнев. Глазами народа. Размышления о народности русской литературы. М., 1986. С. 11).

Ингушский национальный характер и «инстинкт общечеловечности» (В. Троицкий) органично «сосуществует» в поэзии Дж. Яндиева. Он, безусловно, гордился тем, что он ингуш, человек корневой, и хорошо понимал, что жил и творил в трагическое время. И, как истинно национальный поэт, запечатлел в своем художественном слове национальную психологию, в которой явлена личность, вовлеченная в общечеловеческую драму бытия. Правда человеческого характера, эмоциональное переживание — сильная сторона его поэзии. Джемалдин Яндиев — настоящий лирический поэт, ибо «постигает, улавливает общезначимое, типическое переживание, и нас при этом меньше всего интересует, есть ли это его личное переживание в данных обстоятельствах его жизни, или это переживание других лиц, или это вообще возможное в определенных прилагаемых обстоятельствах и наиболее типичное для них переживание, которое поэт воспроизвел вначале в своем сердце и потом прямо из него — в стихотворении, уже как собственное переживание, ибо он действительно сжился с ним» (А. Буров. Эстетическая сущность искусства. М.. 1956. С. 130).

В сердечной отзывчивости Яндиева на «драму бытия» прослеживается исламская традиция, суть которой во всеобщей связи, единстве, единении и воссоединении всего сущего, созданного Богом. Эта идея всеединства реализовалась в «глобальной ассоциативности» его художественного мышления: в богатстве и убедительной красоте яндиевских изобразительных средств, прежде всего в метафорах. Они рождены поэтом на основе ассоциаций, мыслительных сходствах, подобиях и единениях, связях, т. е. всеобщего единства как «отражения Единства Верховного Бытия».

2016 г.

Марьям Яндиева